Полный текст письма:
Л.С. Пушкину.Кишиневъ 24 Сентября 1820 г.
Милый братъ, я виноватъ передъ твоею дружбою, постараюсь загладить вину мою длиннымъ письмомъ и подробными разказами. Начинаю съ яицъ Леды. Приѣхавъ въ Екатеринославль, я соскучился, поѣхалъ кататься по Днѣпру, выкупался и схватилъ горячку, по моему обыкновенью. Генералъ Раевской, который ѣхалъ на Кавказъ съ сыномъ и двумя дочерьми, нашелъ меня въ жидовской хатѣ, въ бреду, безъ лѣкаря, за кружкою оледенѣлаго лимонада. Сынъ его (ты знаешь нашу тѣсную связь и важныя услуги, для меня вѣчно незабвенныя), сынъ его предложилъ мнѣ путешествіе къ Кавказкимъ водамъ; лѣкарь, который съ нимъ ѣхалъ, обѣщалъ меня въ дорогѣ неуморить; Инзовъ благословилъ меня на щастливой путь — Я легъ въ каляску больной; черезъ недѣлю вылѣчился. 2 мѣсяца жилъ я на Кавказѣ; воды мнѣ были очень нужны и чрезвычайно помогли, особенно сѣрныя горячія. Впрочемъ купался въ теплыхъ кисло-сѣрныхъ, въ желѣзныхъ и кислыхъ холодныхъ. Всѣ эти цѣлебные ключи находятся не въ дальномъ разстояньи другъ отъ друга, въ послѣднихъ отрасляхъ Кавказкихъ горъ.
Жалѣю, мой другъ, что ты со мною вмѣстѣ не видалъ великолѣпную цѣпь этихъ горъ, ледяныя ихъ вершины, которыя издали, на ясной зарѣ, кажутся странными облаками, разноцвѣтными и недвижными; жалѣю, что не всходилъ со мною на острый верхъ пятихолмнаго Бешту, Машука, Желѣзной горы, Каменной и Змѣиной. Кавказкій край, знойная граница Азіи, любопытенъ во всѣхъ [своихъ] отношеніяхъ. Ермоловъ наполнилъ его своимъ именемъ и благотворнымъ Геніемъ. Дикіе Черкесы напуганы; древняя дерзость ихъ изчезаетъ. Дороги становятся часъ отъ часу безопаснѣе, многочисленные конвои — излишними. Должно надѣяться, что эта завоеванная сторона, до сихъ поръ не приносившая никакой существенной пользы для Россіи, скоро сблизить насъ съ Персіанами безопасною торговлею, небудетъ намъ преградою въ будущихъ войнахъ, — и можетъ быть, сбудется для насъ химерическій планъ Наполеона въ разсужденіи завоеванія Индіи.
Видѣлъ я берега Кубани и сторожевыя станицы — любовался нашими казаками. Вѣчно верьхомъ, вѣчно готовы драться; въ вѣчной предосторожности! ѣхалъ въ виду неприязненныхъ полей свободныхъ, горскихъ народовъ. Вокругъ насъ ѣхали 60 казаковъ, за нами тащилась заряженная пушка съ зажженымъ фитилемъ. Хотя Черкесы ныньче довольно смирны; но нельзя на нихъ положиться; въ надеждѣ большего выкупа — они готовы напасть на извѣстнаго Рускаго Генерала. И тамъ, гдѣ бѣдный офицеръ безопасно скачетъ на перекладныхъ, тамъ Высокопревосходительный легко можетъ попасться на арканъ какого-нибудь Чеченца. Ты понимаешь, какъ эта тѣнь опасности нравиться мечтательному воображенію. Когда-нибудь прочту тебѣ мои замѣчанія [объ] на Черноморскихъ и Донскихъ казаковъ — теперь тебѣ не скажу объ нихъ ни слова. Съ полуострова Таманя, древняго Тмутараканскаго княжества, открылись мнѣ берега Крыма. Моремъ приѣхали мы въ Керчь. Здѣсь увижу я развалины Митридатова гроба, здѣсь увижу я слѣды Пантикапеи, думалъ я — на ближней горѣ посреди кладбища увидѣлъ я груду камней, утесовъ, грубо высѣченныхъ, замѣтилъ несколько ступеней, дѣло рукъ человѣческихъ. Гробъ ли это, древнее-ли основаніе башни — не знаю. За нѣсколько верстъ остановились мы на золотомъ холмѣ.
Ряды камней, ровъ, почти сравнившійся съ землею — вотъ все, что осталось отъ города Пантикапеи. Нѣтъ сомнѣнія, что много драгоцѣннаго скрывается подъ землею, насыпанной вѣками; какой-то французъ присланъ изъ Петербурга для разысканій — но ему недостаетъ ни денегъ, ни сведеній, какъ у насъ обыкновенно водится. Изъ Керча приѣхали мы въ Кефу, остановились у Броневскаго, человѣка почтеннаго по непорочной службѣ и по бѣдности. Теперь онъ подъ судомъ — и подобно старику Виргилія, разводитъ садъ на берегу моря, недолеко отъ города. Виноградъ и миндаль составляютъ его доходъ. Онъ не ученый человѣкъ, но имѣетъ большія сведенія о Крымѣ, сторонѣ важной и запущеной. Отъсюда моремъ отправились мы мимо полуденныхъ береговъ Тавриды въ Юрзуфъ, гдѣ находилось семейство Раевскаго. Ночью на караблѣ написалъ я Элегію, которую тебѣ присылаю; отошли ее Гречу безъ подписи. Карабль плылъ передъ горами, покрытыми тополами, виноградомъ, лаврами и кипарисами; вездѣ мелькали татарскія селенія; онъ остановился въ виду Юрзуфа. Тамъ прожилъ я три недѣли. Мой другъ, щастливѣйшія минуты жизни моей провелъ я посереди семейства почтеннаго Раевскаго. Я не видѣлъ въ немъ Героя, славу Рускаго войска, я въ немъ любилъ человека съ яснымъ умомъ, съ простой, прекрасною душою; снисходительнаго попечительнаго друга, всегда милаго, ласковаго хозяина. Свидѣтель Екатерининскаго вѣка, памятникъ 12 года, человѣкъ безъ предразсудковъ, съ сильнымъ характеромъ и чувствительный, онъ невольно привяжетъ къ себѣ всякого, кто только достоинъ понимать и цѣнить его высокія качества.
Старшій сынъ его будетъ болѣе нѣжели извѣстенъ. Всѣ его дочери — прелесть, старшая — женщина необыкновенная. Суди, былъ ли я щастливъ: свободная, безпечная жизнь въ кругу милаго семейства, жизнь, которую я такъ люблю и которой никогда не наслаждался — щастливое полуденное небо; прелестной край; природа, удовлетворяющая воображеніе; горы, сады, море; другъ мой, любимая моя надежда [есть] — увидѣть опять полуденный берегъ и семейство Раевскаго. Будешь-ли ты со мной? скоро ли соединимся? Теперь я одинъ въ пустынной для меня Молдавіи. Покрайнѣй мѣрѣ пиши ко мнѣ. Благодарю тебя за стихи; болѣе благодарилъ бы тебя за прозу. Ради бога, почитай поэзію доброй, умной старушкою — къ которой можно иногда зайти, чтобъ забыть на минуту сплетни, газеты и хлопоты жизни, повеселиться ее милымъ болтаньемъ и сказками; но [не] влюбиться въ нее — безразсудно. Михайло Орловъ съ восторгомъ повторяетъ... Рускимъ безвѣстную!.. я также. Прости, мой другъ! Обнимаю тебя! Увѣдомь меня объ нашихъ: все-ли еще они въ деревнѣ. Мнѣ деньги нужны, нужны! Прости. Обними же за меня Кюхельб. и Дельв. Видишь ли ты иногда молодаго Молчанова? Пиши мнѣ обо всей братьи.
Пушкинъ.
Источник: http://www.pushkin-art.ru/letters_t1_3_16
|